Новости

Наталья СеребренниковаОпубликовано 13 Окт 2013, 01:33 МСК

13 октября 1880 года родился Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг) – легендарный русский поэт,  ярчайший представитель  Серебряного века, писавший потрясающие лирико-сатирические стихи.

Саша родился в Одессе, в еврейской семье провизора и агента крупной фармацевтической торговой фирмы. «Черный» звали Сашу домашние — он был жгучим брюнетом, чтобы различать его с другим братом-Сашей, блондином.

После того как Сашу определили в гимназию, из дома он сбежал. Попрошайничал, нищенствовал и скитался по соседним областям. Пока не взял мальчика к себе житомирский чиновник К. К. Роше, отличавшийся большой добротой души. Он, влюбленный в поэзию, оказал на Черного большое влияние, открыв в беспризорнике несомненные литературные способности.

Первые же сатирические стихи, опубликованные в 1905 году, по переезде Черного в Петербург, принесли поэту широкую известность. Ироничный ум Саши тонко подмечал и, облекая в причудливые, виртуозные словоформы, выливал на бумагу многочисленные зарисовки из столичной суматошной жизни. Его с удовольствием печатали в самых лучших изданиях: «Альманах», «Журнал», «Маски». По свидетельству Чуковского «получив свежий номер журнала, читатель, прежде всего, искал в нём стихи Саши Чёрного». А стихотворение «Чепуха» (разошлось в списках по всей стране), напечатанное в ноябре 1905 года в журнале «Зритель», привело к его закрытию.

Некоторые Сашины сборники, были в разное время запрещены цензурой. Черный не принял революцию, хотя большевики предлагали ему возглавить газету в Вильно, и уехал сначала в Прибалтику, затем в Италию. Но, в итоге, обосновался на юге Франции, купив в местечке Ла Фавьер небольшой земельный участок, и выстроив симпатичный дом.

Саша всегда пытался принимать участие в происходящих вокруг него событиях, – какими бы страшными и трагичными они ни были. Но душевных сил стойко переносить несчастья, случавшиеся с людьми у него не было (наверное, в силу тонкой душевной организации). Во время Первой мировой войны он посчитал своим долгом защитить Родину: «маленький, тщедушный, самый невоенный из всех сатириков…ушел на фронт» (Ф.Кривин). Но ужасов войны вынести не смог, впал в тяжелейшую депрессию и чуть не умер от расстройства, пришлось ему долго лечиться в госпитале. Через 15 лет — в 1929 году, он все-таки умер, побежав на помощь соседям тушить грандиозный пожар. Саша помогал самоотверженно, рискуя жизнью. Но, придя домой, лег и больше уже не встал – не выдержало сердце.

Саша Черный – автор многочисленных бесподобных сборников стихов («Дневник резонера», «Разные мотивы», «Сатиры», «Сатиры и лирика», «Жажда», «Детский остров»), неподражаемых книг прозы «Солдатские сказки», «Дневник Фокса Микки». Абсолютно прав А. Куприн, сказав про творения Саши Черного: «читая его произведения, очаровываешься прелестью красок и теплотою содержания».

Давайте в день рождения замечательного поэта вспомним его лучшие иронические стихотворения.

О любви

ЛЮБОВЬ

На перевернутый ящик

Села худая, как спица,

Дылда-девица,

Рядом — плечистый приказчик.

Говорят, говорят...

В глазах — пламень и яд, —

Вот-вот

Она в него зонтик воткнет,

А он ее схватит за тощую ногу

И, придя окончательно в раж,

Забросит ее на гараж —

Через дорогу...

Слава богу!

Все злые слова откипели, —

Заструились тихие трели...

Он ее взял,

Как хрупкий бокал,

Деловито за шею,

Она повернула к злодею

Свой щучий овал:

Три минуты ее он лобзал

Так, что камни под ящиком томно хрустели.

Потом они яблоко ели:

Он куснет, а после она, —

Потому что весна.

О скуке

НАСТРОЕНИЕ

Ли-ли! В ушах поют весь день

Восторженные скрипки.

Веселый бес больную лень

Укачивает в зыбке.

Подняв уютный воротник

И буйный сдерживая крик,

По улицам шатаюсь

И дерзко ухмыляюсь.

Ли-ли! Мне скучно взрослым быть

Всю жизнь — до самой смерти.

И что-то нудное пилить

В общественном концерте.

Удрал куда-то дирижер,

Оркестр несет нестройный вздор —

Я ноты взял под мышку

И покидаю вышку...

Ли-ли! Пусть жизнь черна, как кокс,

Но смерть еще чернее!

Трепещет радость — парадокс,

Как губы Гименея...

Задорный бес толкает в бок:

Зайди в игрушечный ларек,

Купи себе пастушку,

Свистульку, дом и пушку...

Ли-ли! Фонарь!.. Имею честь —

Пройдись со мной в кадрили...

Увы! Фитиль и лампы есть,

А масло утащили.

Что делать с радостью моей

Среди кладбищенских огней?..

Как месть, она воскресла

И бьет, ликуя, в чресла!

Ли-ли! Вот рыженький студент

С серьезным выраженьем;

Позвольте, будущий доцент,

Позвать вас на рожденье!

Мы будем басом петь «Кармен»,

Есть мед, изюм и суп-жульен,

Пьянясь холодным пивом

В неведенье счастливом...

Ли-ли! Боишься? Черт с тобой,

Проклятый рыжий штопор!

Растет несдержанный прибой,

Хохочет радость в рупор:

Ха-ха! Как скучно взрослым быть,

По скучным улицам бродить,

Смотреть на скучных братьев,

И скуке мстить проклятьем!

О дураках

ВЕШАЛКА ДУРАКОВ

1

Раз двое третьего рассматривали в лупы

И изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был в том,

Что тот, кого они признали дураком,

Был умницей, — они же были глупы.

2

«Кто этот, лгущий так туманно,

Неискренно, шаблонно и пространно?»

— «Известный мистик N, большой чудак».

— «Ах, мистик? Так... Я полагал — дурак».

3

Ослу образованье дали.

Он стал умней? Едва ли.

Но раньше, как осел,

Он просто чушь порол,

А нынче — ах злодей —

Он, с важностью педанта,

При каждой глупости своей

Ссылается на Канта.

4

Дурак рассматривал картину:

Лиловый бык лизал моржа.

Дурак пригнулся, сделал мину

И начал: «Живопись свежа...

Идея слишком символична,

Но стилизовано прилично».

(Бедняк скрывал сильней всего,

Что он не понял ничего).

5

Умный слушал терпеливо

Излиянья дурака:

«Не затем ли жизнь тосклива,

И бесцветна, и дика,

Что вокруг, в конце концов,

Слишком много дураков?»

Но, скрывая желчный смех,

Умный думал, свирепея:

«Он считает только тех,

Кто его еще глупее, —

«Слишком много» для него...

Ну а мне-то каково?»

6

Дурак и мудрецу порою кровный брат:

Дурак вовек не поумнеет,

Но если с ним заспорит хоть Сократ,

С двух первых слов Сократ глупеет!

7

Пусть свистнет рак,

Пусть рыба запоет,

Пусть манна льет с небес, —

Но пусть дурак

Себя в себе найдет —

Вот чудо из чудес!

О свидании

НЕДОРУЗУМЕНИЕ

Она была поэтесса,

Поэтесса бальзаковских лет.

А он был просто повеса,

Курчавый и пылкий брюнет.

Повеса пришел к поэтессе.

В полумраке дышали духи,

На софе, как в торжественной мессе,

Поэтесса гнусила стихи:

«О, сумей огнедышащей лаской

Всколыхнуть мою сонную страсть.

К пене бедер, за алой подвязкой

Ты не бойся устами припасть!

Я свежа, как дыханье левкоя,

О, сплетем же истомности тел!..»

Продолжение было такое,

Что курчавый брюнет покраснел.

Покраснел, но оправился быстро

И подумал: была не была!

Здесь не думские речи министра,

Не слова здесь нужны, а дела...

С несдержанной силой кентавра

Поэтессу повеса привлек,

Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!»

Охладило кипучий поток.

«Простите... — вскочил он, — вы сами...»

Но в глазах ее холод и честь:

«Вы смели к порядочной даме,

Как дворник, с объятьями лезть?!»

Вот чинная Мавра. И задом

Уходит испуганный гость.

В передней растерянным взглядом

Он долго искал свою трость...

С лицом белее магнезии

Шел с лестницы пылкий брюнет:

Не понял он новой поэзии

Поэтессы бальзаковских лет.

О гостеприимстве

МУХИ

На дачной скрипучей веранде

Весь вечер царит оживленье.

К глазастой художнице Ванде

Случайно сползлись в воскресенье

Провизор, курсистка, певица,

Писатель, дантист и девица.

«Хотите вина иль печенья?» —

Спросила писателя Ванда,

Подумав в жестоком смущенье:

«Налезла огромная банда!

Пожалуй, на столько баранов

Не хватит ножей и стаканов».

Курсистка упорно жевала.

Косясь на остатки от торта,

Решила спокойно и вяло:

«Буржуйка последнего сорта».

Девица с азартом макаки

Смотрела писателю в баки.

Писатель, за дверью на полке

Не видя своих сочинений,

Подумал привычно и колко:

«Отсталость!» И стал в отдаленье,

Засунувши гордые руки

В триковые стильные брюки.

Провизор, влюбленный и потный,

Исследовал шею хозяйки,

Мечтая в истоме дремотной:

«Ей-богу! Совсем как из лайки...

О, если б немножко потрогать!»

И вилкою чистил свой ноготь.

Певица пускала рулады

Всё реже, и реже, и реже.

Потом, покраснев от досады,

Замолкла: «Не просят! Невежи...

Мещане без вкуса и чувства!

Для них ли святое искусство?»

Наелись. Спустились с веранды

К измученной пыльной сирени.

В глазах умирающей Ванды

Любезность, тоска и презренье:

«Свести их к пруду иль в беседку?

Спустить ли с веревки Валетку?»

Уселись под старой сосною.

Писатель сказал: «Как в романе...»

Девица вильнула спиною,

Провизор порылся в кармане

И чиркнул над кислой певичкой

Бенгальскою красною спичкой.

О весне

ВЧЕРА МОЙ КОТ ВЗГЛЯНУЛ НА КАЛЕНДАРЬ...

Вчера мой кот взглянул на календарь

И хвост трубою поднялся моментально,

Потом подрал на лестницу, как встарь,

И завопил тепло и вакханально:

«Весенний брак! Гражданский брак!

Спешите, кошки, на чердак...»

И кактус мой — о, чудо из чудес! —

Залитый чаем и кофейной гущей,

Как новый Лазарь, взял да и воскрес

И с каждым днем прет из земли всё пуще.

Зеленый шум... Я поражен:

«Как много дум наводит он!»

Уже с панелей смерзшуюся грязь,

Ругаясь, скалывают дворники лихие,

Уже ко мне забрел сегодня «князь»,

Взял теплый шарф и лыжи беговые...

«Весна, весна! — пою, как бард,—

Несите зимний хлам в ломбард».

Сияет солнышко. Ей-богу, ничего!

Весенняя лазурь спугнула дым и копоть,

Мороз уже не щиплет никого,

Но многим нечего, как и зимою, лопать...

Деревья ждут... Гниет вода,

И пьяных больше, чем всегда.

Создатель мой! Спасибо за весну! —

Я думал, что она не возвратится, —

Но... дай сбежать в лесную тишину

От злобы дня, холеры и столицы!

Весенний ветер за дверьми...

В кого б влюбиться, черт возьми!

О семейной жизни

ОБСТАНОВОЧКА

Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,

Жена на локоны взяла последний рубль,

Супруг, убитый лавочкой и флюсом,

Подсчитывает месячную убыль.

Кряхтят на счетах жалкие копейки:

Покупка зонтика и дров пробила брешь,

А розовый капот из бумазейки

Бросает в пот склонившуюся плешь.

Над самой головой насвистывает чижик

(Хоть птичка божия не кушала с утра),

На блюдце киснет одинокий рыжик,

Но водка выпита до капельки вчера.

Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,

В наплыве счастья полуоткрывши рот,

И кошка, мрачному предавшись пессимизму,

Трагичным голосом взволнованно орет.

Безбровая сестра в облезлой кацавейке

Насилует простуженный рояль,

А за стеной жиличка-белошвейка

Поет романс: «Пойми мою печаль»

Как не понять? В столовой тараканы,

Оставя черствый хлеб, задумались слегка,

В буфете дребезжат сочувственно стаканы,

И сырость капает слезами с потолка.

О пьянстве

НОЧНАЯ ПЕСНЯ ПЬЯНИЦЫ

Темно...

Фонарь куда-то к черту убежал!

Вино

Качает толстый мой фрегат, как в шквал...

Впотьмах

За телеграфный столб держусь рукой.

Но, ах!

Нет вовсе сладу с правою ногой:

Она

Вокруг меня танцует — вот и вот...

Стена

Всё время лезет прямо на живот.

Свинья!!

Меня назвать свиньею? Ах, злодей!

Меня,

Который благородней всех людей?!

Убью!

А, впрочем, милый малый, бог с тобой —

Я пью,

Но так уж предназначено судьбой.

Ослаб...

Дрожат мои колени — не могу!

Как раб,

Лежу на мостовой и ни гу-гу...

Реву...

Мне нынче сорок лет — я нищ и глуп.

В траву

Заройте наспиртованный мой труп.

В ладье

Уже к чертям повез меня Харон...

Adieu!

Я сплю, я сплю, я сплю со всех сторон.

О себе

СТИЛИЗОВАННЫЙ ОСЕЛ

(Ария для безголосых)

Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами,

С четырех сторон открытый враждебным ветрам.

По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,

По утрам я хожу к докторам.

Тарарам.

Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,

Разрази меня гром на четыреста восемь частей!

Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,

И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.

Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,

У меня темперамент макаки и нервы как сталь.

Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется

И вопит: «Не поэзия — шваль!»

Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,

Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,

Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,

И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.

Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!

Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.

Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося — выкуси.

Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...

Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,

Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,

Зарифмую все это для стиля яичными смятками

И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...

О жизни

ЕСТЬ ГОРЯЧЕЕ СОЛНЦЕ, НАИВНЫЕ ДЕТИ…

Есть горячее солнце, наивные дети,

Драгоценная радость мелодий и книг.

Если нет — то ведь были, ведь были на свете

И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновеньи —

В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.

Будь творцом! Созидай золотые мгновенья —

В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали

Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.

Разве Новые Встречи уже отсияли?

Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа

(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),

Этот черный румянец — налет от дренажа,

Это Муза меня подняла на копье.

Если лучшие будут бросаться в пролеты,

Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!

Полюби безотчетную радость полета...

Разверни свою душу до полных границ.

Есть еще острова одиночества мысли —

Будь умен и не бойся на них отдыхать.

Там обрывы над темной водою нависли —

Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа —

Налетят, разожгут и умчатся, как корь.

Соломон нам оставил два мудрых совета:

Убегай от тоски и с глупцами не спорь.