Новости

Наталья СеребренниковаОпубликовано 26 Сен 2013, 18:36 МСК

26 сентября 1932 года в городе Сталинабаде (теперь Душанбе, Таждикистан), в семье журналиста и учительницы родился писатель и поэт, советский диссидент Владимир Войнович.

Владимир Николаевич много, с самого детства ездил по стране – семья все время куда-то переезжала пока не осела в Запорожье. После ремесленного училища Войнович ушел в армию, где начал писать свои первые стихи. Стихи нравились всем, их публиковал в газете «Керченский рабочий», работавший там отец, и Владимир принял решение поступать в литинститут.

Но способностей молодого Войновича в Москве не оценили – экзамены он провалил. Поучился полтора года в Педагогическом, становиться учителем не захотел, и устроился работать на радио. Здесь к Войновичу пришла первая большая удача – его стихи «Четырнадцать минут до старта» стали не просто песней, а неофициальным гимном советских космонавтов (всего у писателя 40 песен). Молодого талантлтвого поэта цитировал сам Никита Сергеевич Хрущев.

Владимира Николаевича, к тому моменту, помимо стихов, уже имевшего и прозаические произведения, немедленно приняли в Союз писателей, откуда благополучно выдворили через лет пять, как, впрочем, и из страны – характер Войновича, его творчество, оказались слишком скандальными для степенной и чинной советской литературы. Вернуться он смог только в 90-х.

В советское время большинство произведений писателя было издано либо в самиздате (за исключением повестей «Мы здесь живем», «Два товарища», пользовавшихся успехом в СССР), либо за рубежом.

В Париже, в 1975 году была издана знаменитая сатирическая повесть «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина».  О нерадивом солдате Чонкине, (сожителе почтальонши Нюры), по ошибке захватившем в плен людей товарища Милягина и объявленном государственным преступником. Здесь же вышла необыкновенно смешная сатирическая повесть «Москва 2042» о диссиденте, писателе-эмигранте попавшем в 2042 год, – а там коммунизм! Во всех закоулках и площадях установлены памятники Гениалиссимусу, очереди на сдачу вторичного продукта (взамен дают талончики, по которым можно удовлетворить свои потребности, четко регламентированные Верховным Пятиугольником), за всеми внимательно следят сотрудники ВНУБЕЗА...

Очевидно, что так смешно, остро, возведя основные марксистско-ленинские идеи в степень абсолютного абсурда, коммунизм еще никто не описывал. Давайте, поздравляя Виктора Войновича с днем рождения, вспомним самые смешные цитаты из его знаменитых произведений.

«Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»

Стелился туман над оврагом,

Был воздух прозрачен и чист.

Шел в бой Афанасий Миляга,

Романтик. Чекист. Коммунист.

Сражаться ты шел за свободу,

Покинув родимый свой кров,

Как сын трудового народа,

Ты бил беспощадно врагов.

Был взгляд твой орлиный хрустален…

Вдруг пуля чужая — ба-бах!

И возглас «Да здравствует Сталин!»

Застыл на холодных губах.

Ты стал недопетою песней

И ярким примером другим.

Ты слышишь, сам Феликс железный

Склонился над гробом твоим.

Погиб Афанасий Миляга...

Но та-та в каком-то бою.

Я тоже когда-нибудь лягу

За Родину, тык-скыть, свою.

Что нам больше всего мешает жить по-людски? Надежда. Она, сволочь, мешает нам жить. Надеясь избежать наказания, мы вертимся, мы подличаем, стараемся вцепиться в глотку другому, изображаем из себя верных псов. И хоть бы получали от этого удовольствие. Так нет же. Мы ж все-таки люди, а не псы, и мы страдаем, спиваемся, сходим с ума, мы помираем от страха, что кого-то еще недогрызли и что нас за это накажут. А потом тебя все равно волокут на расправу и ты вопишь – за что? Я же был верным псом! А вот не будь. Будь человеком. Человеком, я тебе говорю, а не псом. Надежду оставь, она все равно обманет, и живи как хочешь. Хочешь сделать доброе дело, сделай. Хочешь врезать кому-то в рыло, врежь. Хочешь сказать какое-то слово, не отказывай себе – скажи. Потешь себя. Да, завтра тебя накажут, так или иначе накажут, но сегодня ты будешь знать, что жил человеком.

...Но как на грех, дела в колхозе шли плохо. То есть не так чтобы очень плохо, можно было бы даже сказать — хорошо, но с каждым годом всё хуже и хуже.

А вы поменьше обращайте внимания на слухи. Мало ли что кто говорит, и мало ли у кого какой череп. В конце концов, мы можем ваш череп положить вместо его черепа, а еще чей-то череп вместо вашего черепа, незаменимых черепов у нас, как известно, нет.

Для исправления таких ошибок у нас есть исправительные лагеря.

Нам нужна не всякая правда, а только та, которая нам нужна.

Мы были очень добрыми, но увидели, что мир вокруг нас жесток и неприветлив. Мы это учли.

Скажите мне, что я должен думать, и я буду думать так, как вы скажете.

Уничтожать таланты самое приятное и безопасное дело.

Счастье самое большое — это такое счастье, от которого умирают.

Вождей, при всей любви к ним, лучше видеть на портретах, а не живьем.

Митинг — это такое мероприятие, когда собирается много народу и одни говорят то, что не думают, а другие думают то, что не говорят.

Чонкин глубоко вздохнул и придвинулся к Нюре. Нюра

вздохнула еще глубже и отодвинулась. Чонкин снова вздохнул

и придвинулся. Нюра снова вздохнула и отодвинулась. Скоро

она очутилась на самом краю лавки. Двигаться дальше было

опасно.

— Чтой-то холодно стало, — сказал Чонкин, кладя левую руку ей на

плечо.

— Да не так уж и холодно, — возразила Нюра, пытаясь сбросить его руку

с плеча.

— Чтой-то руки замерзли, — сказал он и правой полез ей за пазуху.

— А вы вообще-то всегда на эроплане летаете?-- спросила она,

предпринимая последнюю , отчаянную попытку освободиться.

— Всегда, — сказал он, просовывая руку у нее под мышкой за спину,

чтобы расстегнуть лифчик.

«Москва 2042»

— Это все вместе, — сказал Смерчев. — Видите ли, у нас, комунян, у всех были имена, данные нам при рождении, а потом мы их заменили на те, которые получили во время звездения, то есть звездные имена. Эти имена отражают направление основной деятельности каждого человека. А имя Гениалиссимус возникло совершенно естественно. Дело в том, что Гениалиссимус является одновременно Генеральным секретарем нашей партии, имеет воинское звание Генералиссимус и, кроме того, отличается от других людей всесторонней такой гениальностью.

Учитывая все эти его звания и особенности, люди называли его «наш гениальный генеральный секретарь и генералиссимус». Но, как известно, кроме прочих достоинств, наш вождь отличается еще исключительной скромностью. И он много раз просил нас всех называть его как-нибудь попроще, покороче и поскромнее. Ну и в конце концов привилось такое в от простое и естественное имя — Гениалиссимус.

Что вы! — успокоила меня она. — Доносы писать гораздо проще. Ничего такого особенного не надо выдумывать, а чего услышали, то и доносите. Кто где какой анекдот рассказал, кто как на него реагировал. Это же очень просто

— А вот как раз пример очень неудачный, — возразил я. — У гусей как раз устроено не совсем так. У них сначала один ведет стадо, потом другой, у них есть такая гусиная демократия.

— Дерьмократия! — рявкнул Симыч. — В демократии ничего хорошего нет. Если случается пожар, тогда все демократы и все плюралисты ищут того одного, который их выведет. Эти хваленые демократии уже давно разлагаются, гибнут, погрязли в роскошной жизни и порнографии. А нашему народу это не личит. Наш народ всегда выдвигает из своей среды одного того, который знает, куда идти.

Я тогда первый раз заподозрил, что под этим одним он имеет в виду себя.

Симыч гуляет с блокнотом, а жена и теща тихо ходят за ним. Когда он швыряет очередной листок, они подхватывают его, тут же читают, и Жанета немедленно оценивает написанное по однобалльной системе. «Гениально!» — говорит она шепотом, чтобы не помешать Симычу.

— Видите ли, — сказал, подумав, Симыч. Если я скажу, что лучший в мире писатель — я, это будет нескромно. А если скажу, что не я, это будет неправда.

...Как показывает исторический опыт, именно абсурдные или даже, сказать точнее, идиотские идеи как раз легче всего овладевают умами масс.

И вообще, что такое народ? И есть ли вообще разница между народом, населением, обществом, толпой, нацией или массами? И как называть миллионы людей, которые восторженно бегут за своими сумасшедшими вождями, неся их бесчисленные портреты и скандируя их безумные лозунги. Если ты хочешь сказать, что самое лучшее, что есть среди этих миллионов, — это и есть народ, то тогда ты должен признать, что народ состоит только из нескольких человек. Но если народ — это большинство, то я тебе должен сказать, что народ глупее одного человека. Увлечь одного человека идиотской идеей намного труднее, чем весь народ.

— Поедем посмотрим, что там ваши коммунисты навыдумывали за шестьдесят лет.

— А ты любишь коммунистов? — спросил я насмешливо.

— Ну а как же! — закричал черт. — Как же их не любить? Они ведь тоже вроде чертей, всегда что-нибудь веселое придумают.

Я вытряхнул из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой, затянулся.

Браво! — воскликнул черт. — Рак — лучшее средство против курильщиков.

Как кто? — удивился Смерчев. Это и есть Иисус Христос.

— Но мы поклоняемся ему, завертелся и стукнул ногой отец Звездоний, — не как какому-то там сыну Божьему, а как первому коммунисту, великому предшественнику нашего Гениалиссимуса, о котором Христос правильно когда-то сказал: «Но идущий за мною сильнее меня!»

Я совершенно точно знал, что эти слова принадлежали не Христу, а Иоанну Крестителю, но на всякий случай возражать не стал.

Речь отца Звездония была пересыпана цитатами из Священного писания, которое, если верить батюшке, было сочинено Гениалиссимусом.

— Значит, — спросил я, — каждый человек может войти в любой магазин и совершенно бесплатно взять там все, что хочет?

— Да, — сказал Смерчев, — каждый человек может войти куда угодно и выйти оттуда совершенно бесплатно. Но никаких магазинов у нас нет. У нас есть прекомпиты, иначе говоря, предприятия коммунистического питания, вроде бывших столовых. Они располагаются в меобскопах, то есть местах общественного скопления.

Кроме того, мы имеем широкую сеть пукомрасов — пунктов коммунистического распределения по месту служения комунян. Там каждый комунянин получает все, в чем имеет потребность, в пределах полного удовлетворения.

Я — сперматозоид. Я извергаюсь в жизнь, но не один, а в составе двухсотмиллионной толпы таких же ничтожных хвостатых головастиков, как и я. И попадаем мы сразу не в тепличные условия, а в кислотно-щелочную среду, в которой выжить дано только одному. И вот все двести миллионов вступают за это одно место. И все, кроме одного, гибнут. А этот один превращается в человека. Рождаясь, он думает, что он единственный в своем роде, а оказывается, что он опять один из двухсот миллионов.